Волосы. Такой знакомый способ спрятаться.  Фундамент неприступной крепостной стены. Как же просто он рушится.
Пальцы плавно скользили по влажным угольным прядям, с легкостью укорачивая одну за другой.  Не сильно. Так, для большей опрятности. Сколько Винсент помнил, у этого мальчишки на голове всегда был хаос. Это да еще большие нелепые очки делали его таким комичным. Интересно, приходило ли кому-нибудь в голову, как сильно терзается душа под презабавной нескладной оболочкой? Наверное, нет. Хотя, почему «наверное»? Разумеется! Кто бы вообще стал занимать свои мысли жалким сиротой? Если он в них и мелькал, то только в самом нелестном контексте, о котором Винсент был наслышан. Старшие братья и сестры не уставали мусолить эту тему и не устали бы никогда, если бы, конечно, не лишились голов...
Элиот, Элиот… Натворил же он дел. Винсент так долго ломал голову над тем, кто же так любезно, с усердием маньяка выполняет за него всю грязную работу. Что за безумец решил уподобиться Королеве Головорезов? Мог ли он предположить, что приветливо улыбался этому самому безумцу каждый раз, когда тот возвращался домой на каникулы?
Найтрей тихо, почти бесшумно обошел неподвижно сидящего господина и опустился перед ним на одно колено, принимаясь за челку.  Лицо. Какое же усталое, осунувшееся у этого ребенка лицо. Как он бледен и как глубоко залегли под глазами тени. Что ж, он пережил далеко не детское горе – потерял единственного друга на всем белом свете. Но время лечит. Тем более, таких как он. У него впереди целая вечность. Он еще многих потеряет и, в конце концов, перестанет придавать этому значение, как и многие до него. Это нормально. Так и должно быть. А пока Винсент сделает все возможное, чтобы не дать его неимоверно глубокой душевной ране загноиться.
- Господин? – усмешка и короткие мгновения тишины. – Мне кажется, Вы избрали не лучшее место  для сна.
Господин…  До чего же все-таки коварный у судьбы норов. Мог ли он предположить, что сотню лет спустя опять назовет господином кого-то близкого к Баскервиллям. Самого Баскервилля. Главу дома. И смех, и грех.

Отредактировано Vincent Nightray (Суббота, 13 апреля, 2013г. 22:17:28)

- …Я просто закрыл глаза, чтобы в них не попали волосы.
- Как Вам будет угодно, мой господин.
До чего смешной паренек. Он еще не привык к своей новой роли, еще не отошел от шока, еще смущается. Ничего. Это пройдет. Он станет достойным Баскервиллем, в этом сомневаться не приходится. Может быть, даже вдохнет в их старческое царство новую жизнь, свежую кровь. Жаль, что он, Винсент, скорее всего, этого уже не увидит.
- Вы приказали не переусердствовать, так что форму я сохранил.
Найтрей проводил мальчишку внимательным взглядом. Такой нескладный, странноватый, как будто нездешний.  Хотя, почему «как будто»? Так и есть, нездешний. Нездешнее не придумаешь. Такой же, как и предыдущий Глен.
«Интересно, что накладывает на них этот отпечаток схожести? Не только имя, ведь верно?»
Винсент поднялся с колен, отряхнул брюки беглым привычным движением, и осторожно положил ножницы на пуф.
- Вы прекрасны, бесспорно, прекрасны. – шепот, слишком громкий в этой мягкой, обволакивающей тишине. А еще какой-то лишний. Однако даже, если молчание им обоим во стократ приятнее любого, даже самого увлекательного разговора, оно не может длиться вечно. Все хорошее когда-нибудь кончается. В их случае – тем более.
Несколько тихих неспешных шагов, и вот Найтрей уже за спиной своего господина, смотрит поверх плеча на его отражение в маленьком зеркальце, в огромные глаза-омуты, столь же устрашающие, сколь и завораживающие, и улыбается, как улыбаются знатоки, глядя на истинное произведение искусства.
- Грех было прятать такую красоту все эти годы.

- Если господину неприятны комплименты, я не посмею больше и слова произнести в таком духе.
Винсент усмехнулся и склонил голову в коротком поклоне. Сколько раз за сегодня он уже гнул спину перед этим мальчишкой? Десять? Двадцать? А впрочем, какая разница? Уже к концу недели число поклонов совершенно точно перевалит за пару сотен, за это он мог ручаться.
«Помнится, в детстве я был более усерден в этом плане» - да уж, прежнему господину он отвешивал поклоны по поводу и без. Ему, ребенку, нравился этот чинный ритуал. Он походил на игру, к тому же его за это частенько хвалили, а что еще нужно мальчонке, кроме похвалы?
Молодой человек внимательно следил за Лео, за каждым его жестом, мельчайшим изменением выражения лица. Ему еще предстояло изучить его как следует, прочесть вдоль и поперек, научиться понимать с полуслова и научить его доверять.
- Если верить слухам, ходившим между слугами в поместье, ты – извращенец, помешанный на собственном старшем брате…
«Вот тебе раз!»
- Хаха, ну и глупости! – нервически рассмеялся Винсент.
«Ну, юноша, я Вам этот выпад еще припомню, так и знайте».
Нет, в некотором смысле это замечание не было лишено львиной доли истины, однако услышать это вот так вот прямо, без прикрас, в одно предложение, да еще и таким тоном… Обидно, знаете ли.
- Я самое невинное и преданное существо на всем белом свете, в этом Вы можете не сомневаться. Уж точно побелее и попушистее всех этих грязных сплетников, от которых Вам довелось услышать этот пошлый вздор.
И, кажется, лица тех самых «грязных сплетников» он будет представлять, лишая плюшевой головы очередного кролика… Это ж надо было умудриться такую свинью подложить! Впрочем, сам виноват, что уж там…

- Гораздо невиннее, чем многие прочие, за это ручаюсь. Да, не идеал, но это планка не только для меня недосягаема, Вы и сами знаете. – Винсент потупил взгляд, изобразив на лице самое, что ни на есть, смиренное выражение. Ангел, с какой стороны ни посмотри. – Я вот, например, слышал, что Вы с книгами разговариваете…
Складывающаяся ситуация казалась ему смешной до неимоверности и все больше походящей на комедийную пьесу, ставящуюся в каком-нибудь засаленном театришке на отшибе. А самое себя он ощущал Арлекином, самозабвенно дурачащим товарища Пьеро. Не со зла, а так, шутки ради.
Однако и в этом маленьком домашнем фарсе попадались «острые» моменты, выражающиеся затрагиванием сокровенных тем, не слишком располагающих к веселью.
- С Вашего позволения, Вы путаете понятия. Я люблю своего брата всем сердцем. Преданность – дело совершенно иное. К нашим с ним отношениям оно не применимо, но это, право, темы нашей с Вами беседы никоим образом не касается. – молодой человек улыбнулся, и в улыбке этой отчетливо читалось снисхождение.
«Я понимаю Ваши сомнения, прекрасно понимаю» - говорила она.
- «Глен» для меня не более чем мифическое существо, и я даже не член семьи, так с чего бы мне быть ему преданным?
Винсент пожал плечами, всем своим видом выражая, что это дело ясное, бесспорное и сомнениям не подлежащее.
- Я верен Вам, - он выдержал многозначительную паузу. – Лео Баскервиллю.
Этот момент, эта фраза должны были стать переломным моментом в их отношениях, залогом хотя бы малой толики доверия, которую Найтрей смог бы поместить в тепличные условия и медленно терпеливо взращивать. Семя он в землю опустил. Осталось только дождаться, когда оно даст ростки. Однако было бы глупо зацикливать на этом очевидном факте внимание весьма проницательного юноши. Это было бы непоправимой ошибкой, грозящей выставить все происходящее в невыгодном Винсенту свете.
- Вы устали, мой господин. – заметил он ласково. – Не пора ли немного отдохнуть?

Отредактировано Vincent Nightray (Среда, 8 мая, 2013г. 21:39:59)

- А если я, например, прикажу тебе умереть? Пойдешь и умрешь?
Винсент ждал этого вопроса. Ждал с нетерпением, предвкушением и готовностью. Знал бы этот мальчишка насколько сильно он, Винсент Найтрей… Хотя, нет… Просто Винсент. Винсент, которого бросила мать; Винсент, которого бил и пинал каждый встречный – поперечный; Винсент, в которого плевали ядом; Винсент, которого продали цирку; Винсент, который погрузил столицу своей страны во мрак Бездны. Знал бы он, как этот Винсент жаждет смерти!  Впрочем, не стоит. Ведь знай он об этом, то, что Винсент собирался сказать, не возымело бы должного эффекта:
- Умру, мой господин. – молодой человек мягко и спокойно улыбался, как будто говорил о погоде или еще каком-нибудь  светском вздоре. Он помедлил, с самым что ни на есть умиротворенным видом укладывая на свои места какие-то мелочи.
- Разумеется, в обмен на исполнение моего желания. Маленького необременительного желаньица.
Винсент подмигнул Лео и усмехнулся. Он понимал, что мальчику пес не нужен. Он нуждается в человеке, которому можно было доверять, в ком-то, кто заполнил бы пустоту в его душе и утихомирил боль. Найтрею было знакомо это чувство, и он знал как действовать.
- Вы вольны распоряжаться моей жизнью как Вам угодно, но в разумных пределах. И я положу ее  к Вашим ногам только, если на то будет веская причина.   
Достойно? Вполне. А самое главное, более чем серьезно. Винсент не походил на смертника даже отдаленно и имел в жизни цель, от которой не собирался отступаться из-за капризов юнца, по воле случая получившего власть над человеческими жизнями и судьбами. Жизнь и судьба Винсента все еще были в его собственных руках, и он планировал распорядиться ими по-своему.
- Немедленно вылижи мне ботинки, Винсент.
Найтрей замер.
«Ботинки. Вылизать. Ему. Хаха!»
- Хахахаха! Вот уж… Хахаха! Вот уж не думал, что Вы прикажете нечто такое!
Винсент откровеннейше захлебывался смехом и, как ни старался, остановиться не мог. Это была истерика, да такая, что на глаза навернулись слезы, а обхваченное руками тело согнулось пополам.
- Ну, надо же! – не унимался он. Смех уже перестал быть таким звонким, оттого что сел голос, а немного погодя и вовсе перерос в конвульсивные содрогания плеч.
– О, Боже… - молодой человек, наконец, выдохнул и, нагнувшись, уперся ладонями в собственные колени, восстанавливая дыхание. Давно он так не хохотал.
«Хорош «барчук», удивил. Не думал, что в слуге будет столько пошлости. Дорвался, значит, до руля, а теперь отыгрывается. Ну-ну, посмотрим, насколько ты к этому готов, юный господин. Мне-то к таким играм не привыкать…»
- Впрочем, раз Вы так желаете, – он медленно подошел к мальчишке и опустился перед ним на колени, изобразив на  лице выражение смиренного раболепия. – Я почту за честь…
Руки потянулись к чужой ноге. Одна обхватила щиколотку, а другая прошлась по лакированной поверхности плавным любовным жестом. Взгляд же Винсент не отрывал от Лео. Снизу вверх. Глаза в глаза. О, он знал, насколько пошло это выглядело со стороны, и уже предвкушал появление румянца на этих бледных впалых осунувшихся щеках. Он облизнул губы, еле сдерживая улыбку, и нарочито медленно потянулся к носку ботинка…

Каблуком. В челюсть. Малоприятно, если честно. Нет, Винсент подозревал, что его оттолкнут, более того был почти полностью в этом уверен, иначе стал бы он разыгрывать спектакль такого рода? Нет, Лео был слишком целомудрен и чист, чтобы вытерпеть такое и не воспротивиться. Любой другой на его месте торжествовал бы. Однако Элиот не просто так положил на него глаз. Он не такой, как все. Не заметить это – значит быть зрячим слепцом.
В целом, Винсент ожидал всего чего угодно, но не удара в лицо, да еще и такой силы. А надо было…
- НЕ СМЕЙ МЕНЯ ТРОГАТЬ, ЭТО ОТВРАТИТЕЛЬНО! И ВООБЩЕ, КАКОГО ЧЕРТА?!
- Но Вы же сами приказали! – возмутился Найтрей, раскинув руки в стороны и глядя на господина непонимающим взглядом.
Вид с ковра открывался великолепный: красный как рак, можно даже сказать пунцовый, всклокоченный и ошеломленный господин испепелял «поверженного» слугу гневным взглядом, плевался ругательствами и разражался речами, полными праведного негодования, при этом до смешного по-девичьи подогнув ноги и тыча в него указующим перстом. Картина маслом! Жаль, что фотоаппарат - слишком дорогое и громоздкое приспособление – кадр вышел бы отличный.
Это зрелище оказало на молодого человека до того веселящий эффект, что он даже не обратил внимания на совершенно беспочвенное обвинение в склонности к близкородственным содомическим связям  в его адрес. Пускай себе юноша тешится слухами, может оно и к лучшему.
Если прежде Винсент только беззвучно хихикал, содрогаясь всем телом, то, когда мальчишка схватился за ножницы и дал деру, он не выдержал и вновь расхохотался в голос, зажмурившись и запрокинув голову, насколько ему позволяло лежачее положение. Он уже и не помнил, когда последний раз так много и искренне смеялся.
- О, наивное дитя! Он меня в могилу сведет! – простонал Винсент. – Сил моих нет, до чего смешной!
Бездушный истукан в форме «Пандоры» посмотрел на него ничего не выражающим взглядом и отвернулся. Впрочем, если бы он вдруг отмер, обрел дар речи, процедил что-то вроде «Псих!» и сплюнул, Найтрей бы прекрасно его понял и даже не оскорбился.
«Ну, и куда же Вы сбежали, мой бедный господин? Впрочем, искать я Вас пока не стану» - конечно, не станет. После такой сцены никакого диалога не выйдет, только все те же вопли. Так что пусть успокоится, остынет, а там видно будет.

Винсент сдержал данное самое себе слово и действительно оставил господина в покое, избавив от своего общества где-то на час. Однако предоставлять его самому себе на более долгий срок было опасно. Мало ли, что этот мальчишка может выдумать. Он только что потерял лучшего и единственного друга, самого близкого человека. И мог прийти к мысли, что имеет полное право последовать за ним. Убиться-то он, конечно, не убьется, но навредить себе может. А даже, если и нет, им обоим нужен отдых. Крепкий сон без сновидений. Чтобы оклематься, чтобы понять, что прошлого уже не вернуть и не изменить, чтобы взглянуть в лицо будущему ясными глазами. Хочет Лео того, или нет. Его судьба изменилась, перевернулась с ног на голову – или, может, с головы на ноги, кто знает – и повела его по иной тропинке. Этот поворот дорого ему стоил, но он переживет. Ему помогут. Или заставят.
Винсент долго бродил по набившему оскомину особняку, из которого его так упорно старался вытолкать Бернард Найтрей, откупившись небольшим особнячком, затерявшимся в тихих переулках Риверры. Мило, конечно, но весьма провокационно. После этого молодой человек только сильнее пустил в родовом гнезде Найтреев корни, всячески развлекаясь и представляя результаты своих потех пред отцовы очи. Кажется, теперь этот домик ему пригодится. И не только ему. Жаль, что старик не дожил до этого счастливого для него момента. C’est la vie, как говориться.
Так вот, ходил он долго, заглядывая во все помещения, где только мог оказаться юный господин. Особые надежды он возлагал на библиотеку, его прежние покои и покои Элиота. Там, кстати, все осталось так же, как после его последнего приезда на каникулы. Горничные не тронули даже папку с нотными листами, которую он оставил на столе. Вот и славно. Ей еще найдется применение. Но не сейчас.
«Кстати, о нотах…»
Музыкальная! Господи, как он мог забыть о ней? То место, где эти двое проводили больше всего времени. Оттуда всегда лилась музыка. Там же собиралась вся семья, когда Элли играл сочиненные для матери миниатюры. Винсент тоже приходил. Стоял в сторонке, подальше от всех, закрывал глаза и слушал. Он любил его музыку. Она согревала. Теперь этого живого тепла больше нет.
Дверь открылась, выдав незваного гостя легким скрипом. Вот он, Лео. Сидит на табурете перед фортепьяно. Согнулся в три погибели, сник весь, сжался. В тусклом предзакатном свете его фигура казалась неестественно тонкой, измученной. Впрочем, таким он и был.
Винсент приблизился, стараясь не спугнуть этого апатичного спокойствия, не вызвать приступ гнева, и присел рядом с мальчиком, опершись на одно колено. Бросил взгляд на клавиши. Перевел на застывшее лицо, расчерченное влажными дорожками слез. Опустил глаза и снова взглянул на старое фортепьяно. Сколько же пыли…
«И как давно я не касался клавиш? Десять лет? Двенадцать?»
Винсент никогда не любил играть. Это было для него чем-то потусторонним, чуждым, запредельным что ли. Однако уметь играть, пусть и не идеально, обязан каждый отпрыск дворянской семьи. И он был обязан.
Пальцы неуверенно коснулись клавиш.
«Ми… ля, соль, ля… фа, соль, ля…»
Осечка. Снова та же комбинация. Сложно подбирать мелодию на слух, даже если она когда-то давно врезалась тебе в память.
«Ре, си… ми, си, соль…»
Врезалась своей печальной неповторимостью, чужим лицом, полным скорби.
«Соль, ля, ми…»
Врезалась непониманием, но невольным детским сочувствием.
«До, фа, ре соль… ля, фа, си… ми, ми, до, до…»
И снова воскресла. Не так давно. Может, полгода назад, может чуть больше. Когда он впервые услышал ее, вылетающую из-под пальцев Элиота и Лео все той же крылатой печалью.
«Си, ля…»

Отредактировано Vincent Nightray (Понедельник, 20 мая, 2013г. 21:14:21)

Винсент поднялся на ноги и снова заиграл, цепляясь за возможность не отвечать на лишние вопросы.
«Откуда знаю… Ее невозможно забыть, услышав единожды… Что год, что сотню лет назад.»
Звучащая все увереннее последовательность звуков лилась тихой чередой, время от времени прерываясь от неловкости исполнителя. Один и тот же отрывок, раз за разом, пока отдельные ноты не стали складываться в неуклюжую мелодию. Нет, не такую он ее помнил. Даже треньканье музыкальной шкатулки, упрятанной в золоченые часы, звучит куда нежнее, чем эта пародия на игру, но раз господин просит… Раз ему так это нужно…
Винсент смутно осознавал, чего добивался Лео, заставляя себя выслушивать этот неловкий перебор клавиш. Иллюзия для него – лучшее лекарство. Однако тешиться ею долго – дело опасное.
Старое фортепьяно умолкло, вздохнув напоследок усталым ля. Ему мучительна эта пытка. Найтрею, впрочем, тоже – пальцы с непривычки ноют от напряжения. Кисти, столь мягкие и ловкие в обращении с женщиной, немеют от напряжения, стоит лишь молодому человеку коснуться клавиш. Нет ни изящества, ни ощущения валика под запястьями, только неприятная скованность. Впрочем, это стоит успеха маленькой игры в ностальгию, которую он затеял. 
- Простите, господин, - тихо-тихо, будто боясь разрушить атмосферу печального спокойствия, столь хрупкую и столь необходимую. – Не недоучке играть эту вещь.
Он осторожно опустил крышку столь дорогого этому искалеченному утратой сердцу инструмента, мягко ступая, зашел господину за спину и положил руки ему на плечи. По-детски острые, напряженные плечи, которым еще столько предстоит вынести.
«Еще немного, и я начну его жалеть…»
А не начал ли уже? Нет, вряд ли. Винсент не признает жалости, сострадания. Жалок тот, кто взывает к этим чувствам, глуп тот, кто надеется на них.
- Не терзайте себя, - еще тише, заботливее, сопереживающе. – Вы сами бередите свои раны.
Прохладные ладони закрывают чужие глаза, опуская веки.
- Дайте себе отдых.
Внутри все сжалось. Нет, не от переизбытка чувств, а от пробуждения Цепи. Такое знакомое чувство: тело переполняет ощущение чего-то неприятно чужеродного, оплетающего и холодящего сердце, а от него, от сердца по рукам до самых кончиков пальцев тысячами игл прокатывается Сила. Сила, которая ему не принадлежит. Нет, он никогда не назовет себя Соней или Деймосом, никогда не обманется, не станет тешить себя иллюзией обладания чужой мощью. Он всегда будет помнить, что не контрактор управляет Цепью, а Цепь контрактором, желает он того или нет.
«Раз… Два… Три… Четыре…. Пять….»
Винсент чувствует, как обмякает, погружаясь в сон чужое тело, как становится спокойным и глубоким дыхание, как падает ему на грудь освобожденная от тяжелых мыслей голова.
- Приятных сновидений, господин мой, Лео Баскервилль.
Хотя, какие там сновидения? Соня не дарит их никому, кроме собственного контрактора, да и она ли это? Впрочем, это ему и нужно. Пусть в эту ночь кошмары, навеянные пережитым, мальчишку не посещают. Они придут к нему, уж Винсент-то знает, но не в этот раз.